Государь Николай II не отрекался от престола                                  назад

 

Николай II www.pravikona.by.ru      Книгу принесли год назад в церковь святого благоверного князя Александра Невского, что во Пскове. Кто принес — осталось неизвест­ным, так получилось. Белый крест на верхней крышке книги, черный переплет. Ровно 80 лет хранилась эта книга под спудом, и вот, видно, исполнились сроки Божий, чтобы вышла на свет эта святыня, дарованная нам именно сейчас для осознания причин нескончаемых русских бед.

 Эта книга — Ветхий Завет — принадлежала по­следнему императору Российской Империи Ни­колаю Александровичу Романову и была взята из ва­гона императорского поезда а марте 1917 года на железнодорожной станции города Пскова в траги­ческие для России дни, когда она отреклась от свое­го государя.

 

Николай Второй в те дни читал эту книгу, на ли­стах следы ею карандаша, а на страницах 220-й и 237-й тем же карандашом - краткие рукописные за­писи, которые, как уже доказано специалистами, сде­ланы рукой Николая Александровича.

До появления этой книги по часам, а где и по мину -там были известны внешние обстоятельства так называемого «отречения» императора, их не один раз перетолковывали участники и соучастники события, кто оправдываясь, кто бахвалясь, кто претендуя на роль объективного летописца. Ныне мы обрели самого пристрастного свидетеля событий конца февраля ~ начала марта 1917 года — духовного свидетеля тою, о чем думал в эти часы царь, как он шел к своему реше­нию оставить российский престол. Тем же каранда­шом, которым государь отчеркивал строки Слова Божия а Вечной Книге, он подписал документ, встречен­ный бешеными рукоплесканиями и безумной радостью врагов России, представленный ими как отречение ца­ря от России. Па самом деле это Россия в те страшные часы отреклась от своего государя. С марта 1917 года этот документ настойчиво выдается за Манифест отречения Николая И от престола. Громадная ложь в истории России.

 

«Кругом измена и трусость и обман»

           Исчисление событий, непосредственно связан­ных с отречением государя, надо вести, очевидно, с 14 февраля 1917 года, когда недовольные скудостью жизни военного времени толпы вышли на улицы Петрограда с лозунгами «Долой войну!», «Да здрав­ствует республика!». 17 февраля стачечная зараза охватила крупнейший Путиловский завод и чумо­вой волной покатилась по всему городу. Рабочие громили хлебные лавки, избивали городовых. 23 февраля бастовало уже 128 тысяч человек. 26 фев­раля восстала распропагандированная революцио­нерами 4-я рота запас но ["о батальона Павловского гвардейского полка, которая открыла огонь по по­лиции, пытавшейся пресечь беспорядки. Начался переход петроградского гарнизона на сторону тол­пы... К этому времени уже весь Петроград захлестнули демонстрации рабочих, требовавших хлеба, преступным умыслом не подвозимого в город, наме­ренно не продаваемого в лавках. Начался народный бунт, спровоцированный масонским заговором. Ма­сонам мало было Государственной думы, они рва­лись к всевластии) в России. Им мотал монархичес­кий строй, преградой на их пути стоял государь. Ни­колая Александровича и до того нельзя было упрек­нуть в нерешительности, а в те мятежные дни жест­кость его приказов на подавление предательского бунта в столице была поистине диктаторской. Вече­ром 25 февраля генерал Хабалов получает приказ государя о немедленном прекращении всех беспо­рядков в столице — там громили магазины, грабили лавки, избивали и убивали городовых. В помощь Хабалову государь посылает из Ставки корпус гене­рала Иванова. Считая и это недостаточным, едет по­ездом к командующему Северным фронтом генера­лу Рузскому, чтобы направить в Петроград подтя­нутые с фронта войска. Не медля царь подписывает указ о приостановке на месяц работы Государствен­ной думы и Государственного совета. Деятельность думских говорунов объявляется незаконной. По за­мыслу государя, власть сосредоточивается в его ру­ках и в руках его правительства с опорой па верную царю армию.

     Но события развиваются вопреки воле госуда­ря. Его приказы не выполняются. Генерал Иванов не доводит свой корпус до Петрограда. Солдаты пе­троградских полков отказываются подчиняться ге­нералу Хабалову. Дума противится указу государя, организует Временный комитет, а затем на его ос­нове — Временное правительство... Будь у государя в тот момент хотя бы триста солдат, преданных ему, присяге и закону, способных исполнить желез­ную волю паря, Россию можно было удержать на краю разверзшейся пропасти: думский Временный комитет разогнать, Советы «рачьих и собачьих де­путатов», как их тогда называли умные люди, рас­стрелять. Но в Пскове государь встретил от коман­дующего Северным фронтом генерала Рузского не верность себе, присяге и крестоцелованию, а... тре­бование отречения. Генерал-адъютант (высшее маршальское звание в царской армии) Рузский, ис­полняя порученную ему Временным комитетом роль, предложил Николаю Второму «сдаться на милость победителя». Генерал царской свиты Дубенский вспоминал потом: «С цинизмом и грубой определенностью сказанная Рузским фраза «надо сдаваться на милость победителю» с несомненное- тью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действу­ют в полном со/ласии и решили произвести перево­рот».

     Стремительна измена не только Рузского, кото­рый два месяца спустя похвалялся в газетных интер­вью своими «заслугами перед революцией», но всего поголовно командования армии. Вот свидетельство самого Рузского: *Часов в 10 утра я явился к Царю с докладом о моих переговорах. Опасаясь, что он отне­сется к моим словам с недоверием, я пригласил с собой начальника моего штаба генерала Данилова и началь­ника снабжений генерала Саввича, которые должны были поддержать меня в моем настойчивом совете Царю ради блага России и победы над врагом отречь­ся от Престола. К этому времени у меня уже были ответы Великого князя Николая Николаевича, генера­лов Алексеева, Брусилова и Эверта, которые все еди­нодушно тоже признавали необходимость отрече­ния».

«Кругом измена и трусость и обман*, — записал государь в своем дневнике.

    Одни сознательно изменяли -- Алексеев, Руз­ский, Брусилов, Корнилов, Данилов, Иванов; другие трусливо покорялись изменникам, хотя и проливали слезы сочувствия императору, — его свитские офице­ры Граббе, Нарышкин, Апраксин, Мордвинов; тре­тьи, вырывая у императора отречение, лгали ему, что это делается в пользу наследника, на самом деле стремясь к свержению монархии в России. Зловещие фигуры Временного комитета Государственной ду­мы Родзяпко, Гучков, Милюков, Керенский, Шульгин — разномастная и разноголосая, но единая в злобе на русское самодержавие свора подлецов и предателей России.

 

Заметки в Библии

     1 марта 1917 года государь остался один, практи­чески плененный в поезде, проданный и покинутый подданными, разлученный с семьей, ждавшей и мо­лившейся за него в Царском Селе. Оставшись один, Николай Александрович берег себе в совет и укреп­ление Слово Священного Писания, читает, подчер­кивает избранное. Первое, что непреложно встает из государевых помет в Библии, — твердая вера импе­ратора в Божий Промысл, убежденность, что Гос­подь с ним: «...не бойся, ибо Я с тобою» (Быт., 26, 24), «...не бойся... Я твой щит» (Быт., 15, 1), «...Бог твой есть Бог благий и милосердый; Он не оставит тебя и не погубит тебя...» (Втор., 1. 31), «...Бог ваш, идет пред вами; Он будет сражаться за вас...» (Втор., 1,30)

   Ни одно имя в истории России так не изолгано, как имя царя-мученика и его святой семьи. Горы не­правды приходится повергать тому, кто пытается до­браться до истины отречения. Но теперь у нас есть правдивейший свидетель события, его причин и следствий — Слово Священного Писания, выделен­ное императором в лад своим мыслям, в обоснование своего решения, в утверждение своего предвидения. Нет, это не много раз поставленные в вину императо­ру досужими неверами нерешительность, или безво­лие, или стремление устраниться от принятия жест­ких мер, покорившись фатальной неизбежности: ведь Православие отрицает неизбежность Божьего гнева, допуская возможность живой молитвой изменить сроки Божьего наказания согрешившему народу. Царь берет на себя эту живую молитву, потому что он Богоиомазанник — выразитель волн Божией своему народу и одновременно предстатель перед Богом за народ. Высвечиваются отчеркнутые им слова: «...Господь Бог, перед лицеи Которого я хожу...» (Быт., 24,40), «...постойте, я послушаю, что повелит о вас Господь» (Чис., 9, 8), «...а что мы значим, что вы на нас ропщете? ...не на нас ропот ваш, но на Господа» (Исх., 16, 7—8).

     Высокое назначение и бремя своего служения го­сударь видит в строках: «...будь ты посредником от народа пред Богом, и представляй Богу дела его... научай его постановлениям Божиим и законам Его, указывай ему путь Его, по коему он должен идти, и дела, какие он должен делать...» (Исх., 18, 19—20). А вот он тут же подчеркивает в Библии иное условие своего служения, исполнение которого зависит не от него одного: «...ты же усмотри себе из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правди­вых, ненавидящих корысть, и поставь их над ними тысяченачальниками, стоначальниками, пятидеся-тиначальниками и десятиначальниками; пусть они судят народ во всякое время, и о всяком важном де­ле доносят тебе, а все малые дела судят сами: таким образом облегчи себя и они пусть несут с тобою бремя; если ты так поступишь, и Бог повелит тебе, то ты возможешь устоять, и весь народ сей с миром пойдет в свое место» (Исх., 18,21—23).

     Не оказалось рядом таких людей — боящихся Бо­га, любящих правду, ненавидящих корысть, верных присяге. Все выступили изменниками — от рядовых солдат питерских запасных полков до главнокоман­дующих фронтами, до ближайшей родни, великих князей. Никто не захотел понести с ним бремя. Гене­рал Рузский предложил — и кому?! Государю свое­му! — «сдаться на милость победителю». Какому «по­бедителю»? Горстке взбунтовавшейся, подстрекае­мой жидами черни, ее «советам», возглавляемым Цедербаумом. Даном, Аксельродом?... Масонскому Вре­менному комитету, незаконность которого признавал сам член этого комитета Милюков: «Меня спрашива­ют, кто вас избрал? Нас никто не выбирал, ибо если бы мы стали дожидаться народно/о избрания, мы не могли бы вырвать власть из рук врага...». Какого вра­га, кто для масона Милюкова враг? Помазанник Бо­жий российский государь! Генерал Алексеев, которо­му государь доверил Ставку и руководство военны­ми действиями, «настоятельно советует отречься», собирает в поддержку подобные «рекомендации» от всех командующих фронтами. Великий князь Нико­лай Николаевич шлет царю «верноподданническую мольбу» с требованием отречения и постыдно-суе­тливо спешит сообщить об этом в заискивающей те­леграмме председателю Думы Родзянко: «Сейчас я в согласии с мнением генерал-адъютанта Алексеева обратился к Государю Императору с верноподданниче­ской мольбой — ради спасения России и победоносного окончания войны принять решение, признаваемое на­ми единственным выходом при создавшихся роковых условиях. Главнокомандующий Кавказской армией, ге­нерал-адъютант Николай».

     Не было рядом с государем иных, верных России людей. Кто умер, многие были убиты: Победоносцев, Столыпин, Трепов, Плеве... Остались одни предате­ли. Великий князь Кирилл Владимирович, явившись в Думу с красным бантом на груди, сдал вверенную ему императором морскую гвардию в полное распо­ряжение «нового правительства». Не замедлили при­сягнуть Временному правительству и великие кня­зья Александр Михайлович, Борис Владимирович, Сергей Михайлович, Дмитрий Константинович, Ни­колай Константинович, Гавриил Константинович и Игорь Константинович. Даже охрана царя, собствен­ный его величества конвой, остававшийся в Петро­граде, заявил Государственной думе о своем отступ­ничестве от государя. Очевиден рассказывал, как по­езд императора прибыл в Царское Село: «Б поезде с Государем ехало много лиц свиты. Когда Государь вы­шел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам... Прекрасно помню, что так удирал то/да генерал-майор Нарышкин, между прочим, близкий друг Государя с детских лет».

 

Государь взял вину народа на себя

      По строкам Святого Писания, отмеченным топ­ким карандашом императора, ясно читается поиск ответа на мучивший в это время Николая Александровича вопрос, что сталось с его народом, так стреми­тельно изменившим своему природному царю: «...что мне делать с народом сим? еще немного, и побьют меня камнями» (Исх., 17, 4). «...Господи, для чего Ты мучишь раба Твоего? и почему я не на­шел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? разве я носил в чреве весь народ сей? и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его в недре твоем, как нянька носит ребенка?.. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня...» (Числ., 11, 11-14).

Бремя заступничества за народ-изменник, народ-бунтовщик, народ, требовавший заменить царство республикой, — в самом деле непосильное и напрас­ное тягло, но царь не отрекается от своего народа. Царский карандаш решительно подчеркивает в Биб­лии: «...и так простишь ли грех их? а если нет, то из­гладь меня из книги Твоей, в которую Ты вписал» (Исх., 32, 32-33).

     Как совпадают эти строки с известным видением митрополита Макария Московского: «Заснувши вскоре, я вижу себя стоящим в той же арке, а за нею со Спасителем стоит Государь Николай Александро­вич. Спаситель говорит Государю: «Видишь, в Моих руках две чаши — вот это горькая — для твоего народа, а другая, сладкая, — для тебя». Государь падает на колени и долго молит Господа дать ему вы­пить горькую чашу вместо его народа, Господь долго не соглашался, а Государь все неотступно молил. Тог­да Спаситель вынул из горькой чаши большой раска­ленный уголь и положил его Государю на ладонь. Госу­дарь начал перекладывать уголь с ладони на ладонь и в то же время телом стал просветляться, пока не стал весь пресветлый, как светлый дух... Заснув вторично, я вижу громадное поле, покрытое цветами. Стоит среди поля Государь, окруженный множест­вом народа, и своими руками раздает манну. Незри­мый голос а это время говорит: «Государь взял вину русского народа на себя, русский народ прощен». Государь действительно говорил в тс дни, и это оста­лось в письменных свидетельствах очевидцев: «Быть может, необходима искупительной жертва для спа­сения России, я буду этой жертвой, да свершится во­ля Божия!»

     Мысль об искуплении греха народа, посягнувше­го на уничтожение царства, не отступает от государя и в псковском поезде. В Святом Писании видит он решение и подчеркивает: «...пошел гнев от Господа и начал поражать людей. (Тогда первосвященник) ... заступил народ; стал между мертвыми и живыми и прекратилось поражение» (Числ., 16; 46, 48).

Вот он, исход решения императора Николая Александровича: «встать между мертвыми и живы­ми» — теми, кто уже был мертв, отступив от Бога и Его помазанника, и теми, кто оставался верен царю, но медлил в бездействии или пребывал в неведении грядущей опасности. Опасность всеобщей погибели была как никогда реальной. Ведь мы, русские, до конца своих дней все связаны Соборным постанов­лением, принятым Всероссийским земским Собо­ром в 1613 году, связаны клятвой русского народа на вечную верность царскому роду Романовых, клятвой, данной нашими предками за себя и за нас, своих потомков. Нарушение сего соборного поста­новления кем бы то ни было, царем ли, народом ли, с роковой неизбежностью влечет неисчислимые бедствия русскому народу и его царству. Вот где ждал нас конец, вот когда Россия, русские близки были к погибели. Стремлением «заступить между мертвыми и жи­выми» и спасти русский народ был выверен каждый шаг царя на псковской станции с символическим на­званием Дно. Не растерянно, не колеблясь, не кида­ясь загнанным зверем из стороны в сторону, обло­женный красными флажками революции, действует государь. Государь действует спокойно и уверенно, согласуясь со Словом Завета. И враги его, и отступ­ники потрясенно отмечали в те дни, что царь был не­обыкновенно спокоен. Он был спокоен, потому что знал, что делает, потому что был уверен в правоте ис­полняемого им долга, потому что каждый шаг его был выверен Священным Писанием. Самое важное для него было уйти так, чтобы его уход не обернулся пагубой для всего народа.

     Хронику появления документа, который по сей день умышленно ложно называют «Манифестом об отречении», воспроизведем по воспоминаниям одного из главных действующих лиц трагедии, генерала Руз­ского. 1 марта 1917 года «часа в три Царъ пригласил меня и заявил, что акт отречения им уже подписан и что он отрекся в пользу своего сына. Он передал мне подписанную телеграмму об отречении». Вот ее текст:

«В тяжелую годину ниспосланных тяжких испы­таний для России мы, не имея сил вывести Империю из тяжкой смуты, переживаемой страной перед ли­цом внешнего врага, за благо сочли, идя навстречу же­ланиям русского народа, сложить бремя врученной нам от Бога власти.

Во имя величия возлюбленного русского народа и победы над лютым врагом призываем благословение Бога на сына нашего, в пользу которого отрекаемся от престола нашего. Ему до совершеннолетия реген­том брата нашего Михаила Александровича...*' В ту ночь государь вспоминает святую жертву праотца Авраама, не пожалевшего ради любви к Бо­гу своего единородного сына. Это видно по тем строчкам, что подчеркнуты Николаем Александро­вичем в Писании: «И когда они пришли на место, которое указал ему Бог, тогда Авраам устроил там жертвенник... и связав сына своего положил его на жертвенник... (и сказал Бог Аврааму): ...Теперь я знаю, что боишься Бога, когда ты не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня» (Быт., 22; 9, 12).

      Снова обратимся к воспоминаниям Рузского: «В штабе мне подали телеграмму за подписью Гуч­кова и Шульгина с извещением, что они в три часа тридцать пять минут выехали в Псков. Получив эту телеграмму, я воздержался от опубликования Манифеста об отречении, В момент приезда ко- миссаров я находился в своем вагоне... Когда я вошел в вагон к Царю, Л. И. Гучков докладывал ему подроб­но о последних событиях. Особенно сильное впечат­ление на Николая Второго произвел переход Е/.о личного Конвоя на сторону восставших войск. Этот факт его настолько поразил, что он дальнейший до­клад Гучкова слушая уже невнимательно. На вопрос Царя, что ему делать, Гучков топом, не допускав­шим двух решений, заявил: «Вам нужно отречься от Престола», Царь спокойно выслушал это заявле­ние комиссара исполнительного комитета. После долгой паузы он ответил: «Хорошо, я уже подпи­сал Акт об отречении в пользу моего сына, но теперь я пришел к заключению, что сын мой не отличается крепким здоровьем, и я не желаю с ним расстаться, поэтому я решил уступить Престол Михаилу Александровичу». Комиссары не возражали. Царь вышел с Фредериксом в сосед­ний вагон, составил новый текст отречения и вер­нулся в вагон, в котором находились комиссары. В течение десяти минут царило тягостное молчание. Наконец, явился Фредерике с напечатанным на ма­шинке актом отречения, который Царь тут же подписал*.

 

КЛЯТВОПРЕСТУПЛЕНИЕ

Манифеста отречения не было

В 1865 году наследник престола Николай Алек­сандрович, старший сын императора Александра II, умер от чахотки, и это большое русское горе неожи­данно вызвало злую радость не только вне России, но и в самой России. Потрясенный Федор Иванович Тютчев отозвался на злобное ликование странно зву­чавшим стихотворением:

О, эти толки роковые, Преступный лепет и шальной Всех выродков земли родной, Да не услышит их Россия, —

И отповедью — да не грянет Тот страшный клич, что в старину: «Везде измена — Царь в плену!» И Русь спасать Его не встанет.

И только полвека спустя, в 1917 году, обнажился пророческий смысл тютчевских строк. Плененный своими же генералами, понятно, что изменниками, но от этого не легче, в поезде под Псковом, император всея Руси Николай II, покинутый и преданный наро­дом, пишет в своем дневнике горько и точно: «Кру­гом измена и трусость и обман». Генералы Рузский, Алексеев, Эверт, Брусилов и думские масоны требо­вали тогда у царя отречения от престола в пользу на­следника. Государь поступил единственно возможным в тех обстоятельствах образом. Он подписал не манифест, какой только и подобает подписывать в такие моменты, а лишь телеграмму в Ставку с лако­ничным, конкретным, единственным адресатом -«начальнику штаба», это потом ее подложно назовут «Манифестом об отречении».

«Ставка. Начальнику штаба. В дни великой борьбы с внешним врагом, стремя­щимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народ­ные волнения грозят бедственно отразиться па дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все буду­щее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то пи стало до победного конца. Же­стокий ерш напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия паша совместно со слав­ными нашими союзниками сможет окончательно сло­мить врага. В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕ­МУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственною Димою, признали МЫ за благо от­речься от Престола Государства Российского и сло­жить с СЕБЯ Верховную Власть, Не желая рас­статься с любимым Сыном Нашим, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами госу­дарственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Оте­чества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь по­беды, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

г. Псков. 2-е марта 15 час. мин. 1917 г. Николай».

        Был ли этот документ Манифестом отречения паря от престола? Нет, не был. Прежде всею пото­му, что этот документ намеренно составлен госуда­рем с нарушением закона... Но уже подписывая те­леграмму, кстати, подписывая карандашом, и это единственный государевым документ, подписанный Николаем Александровичем карандашом, государь знал, как знало и все его предательское окружение, что документ этот незаконен. Незаконен для всех по очевидным причинам: во-первых, отречение са­модержавного государя, да еще с формулировкой «и согласии с Государственной Думой», не допуска­лось никакими законами Российской империи, во-вторых, в телеграмме государь говорит о передаче наследия на престол своему брату Михаилу Алек­сандровичу, тем самым минуя законного наследни­ка царевича Алексея, а это уже прямое нарушение Свода Законов Российской империи. Согласно дру­гим законам Российской империи, опекун, а именно таковым государь являлся по отношению к своему сыну, не мог отказаться за наследника от прав на­следника до достижения им совершеннолетия. Об очевидной незаконности передачи власти Михаилу Александровичу пишет в своих воспоминаниях свитский полковник Мордвинов: «Они сомневают­ся, вправе ли Государь передать престол Михаилу Александровичу, минуя наследника, и спрашивают для справки Основные Законы. Знаю почти заранее, что они вряд ли будит по смыслу противоречить обыкновенным законам, по которым опекун не мо­жет отказываться ни от каких прав опекаемою, а значит, и Государь до совершеннолетия Алексея Ни­колаевича не может передать Престол пи Михаилу Александровичу, пи кому-либо другому. Ведьмы при­сягали Государю и его Законному Наследнику, а за- конный Наследник, пока жив Алексей Николаевич, только один».

 

Это был призыв к действию...

       Телеграмма государя в Ставку, подложно на­званная «Манифестом об отречении*, была послед­ним призывом государя к армии. Из этой телеграм­мы всякому честному и верному офицеру станови­лось ясно, что над государем свершается насилие, что это государственный переворот. Почему государь и избрал форму телеграммы и Ставку, ибо знал, что она будет немедленно разослана в войска торжествую­щими генералами-изменниками, а там оставались еще верные царю, присяге, крестоцелованню коман­диры и солдаты.

Именно так, как призыв к действию, к спасе­нию трона и России, понял эту телеграмму коман­дир 3-го конного корпуса генерал-лейтенант Феодор Артурович Келлер. Собрав представителей от каждой сотни и эскадрона вверенных ему частей, он сказал: «Я получил депешу об отречении Государя и о каком-то Временном правительстве. Я, ваш ста­рый командир, деливший с вами и лишения, и горес­ти, и радости, не верю, чтобы Государь Император в такой момент мог добровольно бросить на гибель армию и Россию. Вот телеграмма, которую я послал Царю: «3-й конный корпус не верит, что Ты, Госу­дарь, добровольно отрекся от Престола. Прикажи, Царь, придем и защитим Тебя». «Ура! Ура! — закри­чали драгуны, ка.шки, гусары. — Поддержим все, не дадим в обиду Императора!» Подъем был колоссаль­ный. Все хотели спешить на выручку плененного Го­сударя». Но генерал-лейтенант Келлер был немед- ленно отстранен Ставкой от командования корпу­сом.

Еще один честный офицер — начальник штаба отдельного Гвардейского кавалерийскою корпуса полковникА. Г. Викснен — от лица своего командира генерал-адъютанта Хан-Нахичеванского, к ту нору отсутствовавшего, отправил телеграмму царю, а он имел на это право в чрезвычайных обстоятельствах: «До пас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величест­ва безграничную преданность Гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. Генерал-адъютант Хан-Нахичевапский». Когда Викенен доложил эту депешу прибывшему Хану, тот пришел в такую ярость, что Викснен все понял, после доклада ушел к себе и застрелился.

 

...Но армия его «не услышала»

      Войска сделали вид, что поверили в доброволь­ное сложение государем верховной власти. Клятво­преступники, они не услышали набата молитвенно произнесенных когда-то каждым из них слов прися­ги: «Клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Император­скому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийско­му, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови... Его Императорского Величества Государства и земель Его врагов, телом и кровью... храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всех случаях ка­саться может. Об ущербе же его Величества интере­са, вреде и убытке... всякими мерами отвращать... В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В за­ключение же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».

     Не встала армия спасать царя! Хотя никакой до­кумент об отречении, будь даже всамделишный Ма­нифест об отречении, не освобождал воинство от присяги и крестоцелования, если об этом в докумен­те не говорилось напрямую. Год спустя, когда импе­ратор германский Вильгельм отрекался от престола, он специальным актом освободил военных от верно­сти присяге. Такой акт должен был подписать и госу­дарь Николай Александрович, если бы действитель­но мыслил об отречении.

      По сей день не только историков озадачивают не­постижимые факты, как могла Красная Армия, в ос­нове своей состоявшая из дезертиров, из кромешного сброда, стаей воронья слетевшегося на лозунг «Грабь награбленное», возглавляемая прапорщиком Кры­ленко, в первую мировую войну бывшего лишь ре­дактором-крикуном «Окопной правды», руководи­мая беглым каторжником Троцким, не имевшим и малейшего, даже прапорщицкого военного опыта, предводительствуемая студентом-недоучкой Фрун­зе, юнкером Антоновым-Овсеенко, лекарем Склянским, — как могла вот эта Красная Армия теснить Бе­лую Гвардию, громить Корнилова, Деникина, Вран­геля, Колчака, лучших учеников лучших военных академий, опытнейших военачальников, умудренных победами и поражениями японской и германской войн, собравших под свои знамена боевых, закален­ных на фронтах офицеров, верных солдат-фронтовиков... Почему вопреки неоспоримым преимуществам, очевидному перевесу сил, опыта, средств Белая Ар­мия под началом лучших офицеров России потерпе­ла поражение? Да потому что на каждом из них, и на Корнилове, и на Деникине, и на Колчаке, равно как и на каждом солдате, прапорщике, офицере, лежал тяжкий грех клятвопреступника, предавшего своего государя, помазанника Божия. Для православного ясно: Бог не дал им победы.

          Трагичны*, жуткие судьбы генерала Алексеева (это он держал в руках нити антимонархического за- говора), генерала Рузского, пленившего государя и требовавшего от него отречения в псковском поезде, генерала Корнилова, суетливо явившегося в Царское Село арестовывать августейшую семью и наследники престола, которому он, как и царю, приносил на веч­ную верность присягу, генерала Иванова, преступно не исполнившего государев приказ о восстановлении порядка в Петрограде, адмирала Колчака, командо­вавшего тогда Черноморским флотом, имевшего гро­маднейшую военную силу и ничего не сделавшего для зашиты своего государя, — судьбы этих генера­лов, как и печальные судьбы тысяч прочих предате­лей царя, свидетельствуют о скором и правом Суде Божьем. Рвавшиеся уйти из-под воли государя в фе­врале 1917 года, жаждавшие от Временного прави­тельства чипов и наград и предательством их нарабо­тавшие, но уже через год, максимум два, они расста­лись не только с тридцатью полученными сребрени­ками — с жизнью расстались. Такова истинная цена предательства. Генерал Рузский, бахвалившийся и газетных интервью заслугами перед февральской ре­волюцией, зарублен в 1918 году чекистами на Пяти­горском кладбище. Генерал Иванов, командовавши и Особой южной армией, которая бежала под натиском Фрунзе, умер в 1919 году от тифа. Адмирал Колчак расстрелян большевиками в 1920 году, успев прежде пережить, сполна испить чашу горечи измены и пре­дательства. Генерал Корнилов погиб в ночь перед на­ступлением белых на Екатеринодар. Единственная граната, прилетевшая в предрассветный час в распо­ложение белых, попала в дом, где работал за столом генерал, один осколок — в бедро, другой — в висок. Священный ужас охватил тогда войска, Божью кару узрели в случившемся солдаты, судьба наступления была роковым образом решена. Грех клятвопреступления стал трагической судь­бой всей Белой Армии, от солдат до командующих.

...Государь прощался с армией в Могилеве. «Ров­но в 11 часов, — вспоминал генерал Техменев, — в дверях показался Государь. Поздоровавшись с Алек­сеевым, он обернулся направо к солдатам и поздоро­вался с ними негромким голосом... «Здравия желаем, Ваше императорское Величество», — полным, гром­ким и дружным голосом отвечали солдаты... Остано­вившись, Государь начал говорить... Он говорил громким и ясным голосом, очень отчетливо и образ­но, однако сильно волнуясь... «Сегодня я вижу вас в последний раз, - начал Государь, — такова воля Божия и следствие моего решения». Император благо­дарил солдат за верную службу ему и Родине, заве­щал во что бы то ни стало довести до конца борьбу против жестокого врага, и когда кончил, напряжение залы, все время сгущавшееся, наконец разрешилось. Сзади Государя кто-то судорожно всхлипнул. Доста­точно было этого начала, чтобы всхлипывания, удер­жать которые присутствующие были, очевидно, не в силах, раздались сразу во многих местах. Многие просто плакали и утирались... Офицеры Георгиев­ского батальона, люди, по большей части несколько раз раненные, не выдержали: двое из них упали в об­морок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат-конвойцев. Государь не выдержал и быстро на­правился к выходу...» Так армия прощалась со своим царем — рыдая, вскрикивая, палая в обмороки. О во­инской присяге, от которой государь не освободил свое воинство, о клятве защищать императора «до последней капли крови» не вспомнил никто.

      Армия не стала спасать самодержца, явив собой скопище, как и предсказывал Тютчев, «всех вырод­ков земли родной». И как ни больно признавать, но это русская армия по приказу самозваного масонско­го Временного правительства арестовала императо­ра, хотя если бы отречение являлось законным, кому был бы опасен гражданин «бывший царь»? Это рус­ская армия бдительно охраняла царственных пленников в Царском Селе, в Тобольске и требовала снять погоны с царя, запретить прогулки его детям, отказать семье в возможности ходить в церковь. Это русская армия, подняв белое знамя сопротивления против большевизма, начертала на нем не имя монар­ха, а противные монархическому строю демократиче­ские лозунги, вовсе не помышляя об освобождении императора, находившегося в то время в екатерин­бургском заточении. А ведь русской армии давалась от Бога последняя возможность спасти царя и очис­тить себя от греха клятвопреступления. В Екатерин­бурге пребывала тогда Российская академия Гене­рального Штаба! По соседству с большевиками и с заточенным ими царем беспрепятственно работали, обучались кадровые военные бывшей царской армии, имевшие опыт наступательных операций, диверси­онной, разведывательной служб. Здесь были высо­чайшего уровня профессионалы своего дела, но не оказалось верных государю и присяге воинов. На од­но только и хватило слушателя старшего курса акаде­мии, гвардии капитана Малиновского с товарищами: «У нас ничего не вышло с нашими планами за отсут­ствием денег, и помощь августейшей семье, кроме по­сылки кулича и сахара, ни в чем не выразилась».

     Предав своего императора, порушив закон и при­сягу, армия (вся! И в этом состоит ответственность перед Господом всех за грехи многих) понесла заслу­женное наказание — разделение на белых и красных, гибель и отступничество вождей, крушение воинско­го духа. Армии, не вставшей спасать своего царя, Бог не даровал победы.

 

...Царь не отрекся от престола...

     Итак, 2 марта 1917 года царь не отрекся от пре­стола. Во-первых, он не имел права на отречение -это являлось нарушением Соборного постановления и закона о престолонаследии. Во-вторых, государь, фактически плененный заговорщиками в Пскове, по царскому своему служению не имел нрава безвольно покоряться их силе. И тогда он составляет заведомо незаконный документ и телеграммой рассылает его по армии, давая своему народу, присягавшим ему войскам и их командирам последнюю возможность не изменить присяге, стремится отвести свой народ от клятвопреступления, от нарушения Соборной клятвы. Николай Александрович намеренно состав­ляет телеграмму в такой форме, ибо никакую другую телеграмму начальник штаба Ставки, генерал-преда­тель Алексеев не разослал бы по армии. Это был единственный в истории Государства Российского документ, который царь подписал карандашом. Тем же самым карандашом он подчеркивал в те трудные часы священные строки: «...вместо отцов наших вос­стали вы, отродие грешников» (Числ., 32,14), «...все мысли и помышления сердца их были во всякое вре­мя только зло* (Быт., 6, 5).

      Последний призыв государя Николая Александ­ровича к своей армии 2 марта 1917 года остался неус­лышанным.

     3 марта великий князь Михаил Александрович садится с самозваным Временным комитетом обсуж­дать условия своего «отречения». Не имея никаких законных прав ни на престол, ни на принятие подоб­ных решений, он подписывает «манифест», состав­ленный для него масонами Набоковым, Милюко­вым, Гучковым, Керенским под себя: «Одушевлен­ный единой со всем народом мыслью, что выше все/о благо Родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае восприятъ верховную власть, если тако­ва будет воля великого народа нашего, которому над­лежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые законы Государства Россий­ского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Вре­менному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой влас­ти, впредь до того, как созванное в возможно крат­чайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю наро­да*.

     В тот же день государь записал в своем дневнике: Оказывается, Миша отрекся. Его манифест конча­ется четыреххвосткой для выборов через шесть меся­цев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надо­умил его подписать такую гадость». Воистину «не следуй множеству, чтобы не делать зла». В этих сло­вах Священного Писания, подчеркнутых государем, видел он предупреждение об опасности следования не за Богом, а за большинством, что порождает зло и извращает справедливость.

      Всеобщее, прямое, равное и тайное голосование, которое государь в своем дневнике называет «четы­реххвосткой», — самое настоящее «следование мно­жеству», которого стремился избежать государь. С юношеских лет он помнил скорбный опыт своего де­да Александра II, пытавшегося «даровать народу» Конституцию и выборы. Сановники с Лорис-Меликовым во главе склонили Александра II подписать акт о вступлении России на западноевропейский конституционный путь, уверяя императора, что это единственный спасительный выход для России. Ут­ром 1 марта 1881 года акт был подписан. Затем импе­ратор поехал в Манеж, предполагая скоро вернуться во дворец и вручить подписанный акт сановникам во главе с Лорис-Меликовым. Но Господь распорядил­ся иначе. На пути из Манежа во дворец государь пал от руки гнусного убийцы-социалиста.

Взошедший на престол государь Александр III в первый же день своего воцарения разорвал конститу­ционный акт Лорис-Меликова. В одной из послед­них бесед с сыном, тогда наследником престола Ни­колаем, Александр 1П коснулся мученической смер­ти своего покойного отца, его ошибки — идти против Соборного постановления.

«И так простишь ли грех их? а если нет, то из­гладь меня из книги Твоей, в которую Ты вписал...»

     Вечером 3 марта, вслед за полученным известием «об отказе от престола* Михаила Александровича, император прибыл в Ставку в Могилев и отдал гене* ралу Алексееву новую телеграмму.

«Председателю госуд. думы. Петр. Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой Ма­тушки-России. Посему Я ютов отречься от Престо­ла в пользу моего Сына, чтобы он остался при нас до совершеннолетия при регентстве брата моего вели­кого князя Михаила Александровича. Николай».

Вот он, тот самый документ, не обнародованный тогда, но он существует и свидетельствует о неотмененности царского самодержавия в России по сей день. Изменник Алексеев не послал телеграммы, «чтобы не смущать умы», и никому не показывал ее, держал в своем бумажнике. Лишь в мае 1917 года, ос­тавляя верховное командование армией, с которого его выкинуло Временное правительство, он передал ,) гот величайший по значению документ генералу Де­никину, но и тот в силу своих демократических убеждений не придал должного значения великим цар­ским словам.

 

Не отведя злодейский меч

     За трагедией армии встает трагедия Русской Православной Церкви. Почему ее, единую, с почти тысячелетней историей, мощную, родившую на ру­беже веков великих святых — праведного Иоанна Кронштадтского, преподобных оптинских старцев, преподобного Варнаву Гефсиманского, прославив­шую в одном только начале XX века мощи семи угод­ников Божиих, открывавшую в те годы новые храмы, монастыри, семинарии, духовные училища, — и этот нерушимый, казалось, оплот православной веры и самодержавного царства вдруг в одночасье поразил гибельный пожар раскола, внутренних распрей, жес­токих гонений со стороны безбожников и иновер­цев? Что сталось с православными, не с горсткой новомучеииков, исповедавших Христа и верность госу­дарю императору и с именем Христовым на устах по­гибших, а с массой русских христиан, «страха ради иудейская отвергшихся своего христианского имени и все-таки попавших под мстительный меч репрес­сий? Где были их прежние духовные вожди и настав­ники, кто бы остановил повальное богоотступниче­ство?

     Коренное зло было совершено в Церкви 6 мар­та 1917 года, когда Церковь в лице Святейшего Синода не усомнилась в законности царского отрече­ния. «Поразительнее всего то, что в этот момент разрушения православной русской государствен­ности, когда руками безумцев насильно изгонялась благодать Божия из России, хранительница этой благодати — Православная Церковь в лице своих виднейших представителей молчала. Она не отва­жилась остановить злодейскую руку насильников, грозя им проклятием и извержением из своего ло­на, а молча глядела на то, как заносился злодей­ский меч над священною Главою Помазанника Божия и над Россией...* — писал о тех днях товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Нико­лай Жевахов, который еще за неделю до псковско­го пленения императора умолял митрополита Ки­евского Владимира, бывшего в Синоде первенству­ющим членом, выпустить воззвание к населению, чтобы оно было прочитано в церквах и расклеено на улицах. «Я добавил, что Церковь не должна сто­ять в стороне от разыгрывающихся событий и что ее вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже необходим». Предложение было от­вергнуто.

     Пока Святейший Синод в дни с 3-го по 6 февра­ля 1917 года раздумывал и медлил — решал, молить­ся ли России за царя! Страшное, к краю погибели подводящее решение! — в синодальной канцелярии ужасающей грудой накапливались телеграммы: «Покорнейше прошу распоряжения Святейшего Си­нода о чине поминовения властей», «Прошу руководственных указаний о молитвенных возношениях за богослужениями о предержащей власти», «Объе­диненные пастыри и паства приветствуют в лице ва­шем зарю обновления церковной жизни. Все духо­венство усердно просит преподать указание, кого как следует поминать за церковным богослужени­ем». Под телеграммами подписи Дмитрия, архиепи­скопа Таврического, Александра, епископа Вологод­ского, Нафанаила, епископа Архангельского, экзар­ха Грузии архиепископа Платона, Назария, архиепископа Херсонского и Одесского, Палладия, епископа Саратовского, Владимира, архиепископа Пензенско­го... Они ждали указаний, забывши тысячелетний благодатный опыт русского православия — опыт верности царю-богопомазаннику, опыт, благосло­венный патриархом Гермогеном, святым поборни­ком против первой русской смуты: «Благословляю верных русских людей, подымающихся на защиту веры, царя и Отечества, и проклинаю вас, изменни­ки».

5 марта 1917 года в Могилеве, не убоявшись гне­ва Божия, не устыдившись присутствия государя, штабное и придворное священство осмелилось слу­жить литургию без возношения самодержавного царского имени. «В храме стояла удивительная ти­шина, - - вспоминал позже генерал-майор Дубен-ский. — Глубоко молитвенное настроение охватило всех пришедших сюда. Все понимали, что в церковь прибыл последний раз Государь, еще два дня тому назад Самодержец Величайшей Российской Импе­рии и Верховный Главнокомандующий русской ар­мии. А на ектеньях поминали уже не самодсржавнейшаго Великаго Государя нашего Императора Ни­колая Александровича, а просто Государя Николая Александровича. Легкий, едва заметный шум про­шел по храму, когда услышана была измененная ектения. «Вы слышите, уже не произносят Самодер­жец», — сказал стоявший впереди меня генерал На­рышкин. Многие плакали.

     Это свершилось в присутствии великой русской православной святыни — Владимирской иконы Божией Матери, привезенной в Ставку перед праздни­ком Пресвятой Троицы, 28 мая 1916 года. Икона, благословившая начало Русского Царства, неруши­мое многовековое самодержавное стояние его, узрела в тот час, как Россия перестала открыто молиться за царя. Уже назавтра этот самовольный почин был ук­реплен решением Святейшего Синода: «Марта 6 дня Святейший Синод, выслушав состоявшийся 2-го марта акт об отречении Государя Императора Нико­лая II за себя и за сына от Престола Государства Рос­сийского и о сложении с себя Верховной Власти и со­стоявшийся 3 марта акт об отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия Верховной Власти впредь до установления в Учредительном со­брании образа правления и новых основных законов Государства Российского, приказали: означенные ак­ты принять к сведению и исполнению и объявить во всех православных храмах... после Божественной ли­тургии с совершением молебствия Госиоду Богу об утишении страстей, с возглашением многолетия Богохрашшой Державе Российской и благоверному Временному Правительству ея». Так Синод благо­словил не молиться за царя и Русское царство. И в ответ со всех концов России неслись рапорты по­слушных исполнителей законопреступного дела: «Акты прочитаны. Молебен совершен. Принято с полным спокойствием. Ради успокоения по желанию и просьбе духовенства по телеграфу отправлено при­ветствие председателю Думы».

     Кто в Церкви в те дни ужаснулся, кто вздрогнул в преддверии грядущей расплаты за нарушение одно­го из основных законов православной Российской империи: «Император яко христианский государь есть верховный защитник и хранитель догматов гос­подствующей веры и блюститель правоверия и вся­кого в Церкви Святой благочиния... В сем смысле Император... именуется главою Церкви»? Имена вер­ных своему главе иерархов Церкви мы знаем напере­чет, их мало, их очень мало: митрополит Петроградский Питирим, арестован 2 марта вместе с царскими министрами, а 6 марта постановлением Св. Синода уволен на покой; митрополит Московский и Коломен­ский Макарий, уволен на покой с 1 апреля 1917 года; архиепископ Харьковский и Ахтырский Антоний, за­явивший: «От верности парю меня может освободить только его неверность Христу», вскоре изгнан из Харькова на Валаам; епископ Тобольский и Сибир­ский Гермоген, мученической смертью запечатлев­ший верность царю и его семье, утоплен красными в Туре 16 июня 1918 года; епископ Камчатский Нестор возглавил единственную попытку спасения царской семьи; архиепископ Литовский Тихон, будущий пат­риарх, впоследствии посылавший государю в заточе­ние благословение и просфору, вынутую по царско­му чину, через епископа Тобольского Гермогена... О верности царю других в священноначалии ничего не известно.

Так случилось, что большие люди Церкви возом­нили себя больше царя, а следовательно, больше Гос­пода. Они забыли, а может, и не знали предупрежде­ния о. Иоанна Кронштадтского о грядущем цареотступничестве: «Если мы православные, то мы обяза­ны веровать в то, что Царь, не идущий против своей облагодатствованной совести, не погрешает». И вправду, Господь, управляющий народом через свое­го помазанника, может ли ошибаться? Но тогда боль­шие люди Церкви в несомненно дьявольском наваж­дении рассудили, что царь грешен, немощен, недалек, и «для завоевания гражданской свободы» они при­звали русских православных христиан «довериться Временному правительству». Они безоглядно пове­рили в никогда не существовавшее отречение царя, невозможное пи по каким законам Русского Царства и Православной Церкви, на которое император Пи- кол аи Александрович не согласился бы и под угрозой смерти. Они благословили цареотстушшчсство: «Да свершилась воля Божия. Россия вступила на путь но­вой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на новом пути!» (Из обращения Св. Синода к верным чадам Св. Православной Церкви.)

Горько сегодня читать эти строки, ибо мы знаем о том «счастье» и о той «славе», которые ждали Рос­сию без царя, а потому и Россию без Бога. Когда большие люди Церкви благословили цареотступничество, маленькие люди ее, верные чада, промолчали. Маленькие люди посчитали себя слишком маленьки­ми, чтобы отстоять Русское' царство. Не встала пра­вославная Русь спасать своего Белого Царя. Отшат­нулись от императора те и.ч духовных, кто по долгу своему должны были ни на шаг не отступать от него. Заведующий придворным духовенством протопрес­витер придворных соборов Александр Дернов сми­ренно испрашивает указаний Синода «относительно того, как будет в дальнейшее время существовать все придворное духовенство», чем ему кормиться и кому подчиняться. Из 136 человек причта придворных со­боров и церквей - протоиереев, священников, прото­дьяконов, дьяконов, псаломщиков — ни один не по­следовал за государем в заточение, ни один не разде­лил с ним его мученического креста. Что говорить! Были среди пошедших на крест за императором дво­ряне, и дворянин доктор Е. С. Боткин писал из екате­ринбургского заточения: «Я умер — умер для своих детей, для друзей, для дела... чтобы исполнить свой врачебный долг до конца». А дворянин генерал-адъ­ютант И. Л. Татищев вспоминал о своем решении па просьбу государя поехать с ним в ссылку: «На такое монаршее благоволение у кого и могла ли позволить совесть дерзнуть отказать Государю в такую тяжелую минуту». Были среди верных слуг царевых крестьяне и мещане, и камердинер государыни крестьянин Вол­ков о своей верности царю говорил просто: «Это бы­ла самая святая чистая семья!» Были у семьи верные слуги-иностранцы и иноверцы — англичанин Гиббс и француз Жильяр. Духовных лиц среди последовав­ших за царем в заточение не было!

Епископ Екатеринбургский Григорий, повед­ший с большевиками примирительно-соглашатель­скую политику, имел возможность не только облег­чить положение узников, а, если бы желал, и помочь их спасению, однако ничего для этого не сделал. Уже после злодейского страшного убийства на допросе у Соколова он даже не выразил сочувствия мучени­кам. Екатеринбургский священнике. Иоанн (Сторожев) трижды служил обедницу в Ипатьевском доме, был рядом с государем накануне его смерти, но и об­молвиться словом не решился. Страшно было, как же, на обеднице присутствовал сам комендант Юровский, «известный своей жестокостью*. Зато с этим иудеем, палачом священник нашел время пого­ворить о своем здоровье, кашель-де одолел. Но именно этому человеку, носившему звание священ­нослужителя (позже он станет адвокатом), волею Божией довелось приуготовить государя и семью Романовых к последнему смертному пути, причем сам он понял это уже много позже свершенного убийства. Следователю Соколову сам Иоанн Сторожев об этом рассказывал так: «Став на свое место, мы с дьяконом начали исследование обедницы. Но чину обедницы положено в определенном месте про­честь молитвословие «Со святыми упокой». Поче­му-то на этот раз дьякон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава (а поют «Со святыми упокой» на отпевании и панихиде. — Т. М.)- Но едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени. Ког­да я выходил и шел очень близко от бывших великих княжен, мне послышались едва уловимые слова: «Благодарю».

Царская семья, с изумлением отмечал Огорожен, выражала «исключительную почтительность к свя­щенному сану»: при входе в зал священника отдава­ли ему поклон. Сам же Сторожев не имел воли выра­зить почтительность к священному сану царя и лишь «молчаливо приветствовал» семью. «Молчаливо приветствовал»! Какое страшное признание в царе-отступничестве стоит за этими словами. Еще недавно он дерзнуть не мог, помыслить даже о чести оказать­ся вблизи помазанника Божия, а теперь «молчаливо приветствовал» его величество, то есть кивал ему го­ловой, отвергая в страхе иудейском голос совести, что царь остался царем, что воля людская, отвергшая его самодержавие и презревшая его помазанничество, - ничто в очах Божиих.

      Такие, как Сторожев, спешно собирали соборы и собрания в уездах и губерниях, чтобы засвидетельст­вовать свою поддержку «новому строю», а на самом деле — чтобы предать поруганию царство. «Духовен­ство города Екатеринодара выражает свою радость в наступлении новой эры в жизни Православной Церк­ви...», «Омское духовенство приветствует новые1 усло­вия жизни нашего Отечества как залог могучего раз­вития русского национального духа», «Из Новоузенска. Отрекаясь от гнилого режима, сердечно присое­диняюсь к новому. Протоиерей Князев», «Общее пас­тырское собрание города Владивостока — оплота да­лекой окраины Великой России приветствует обнов- ленный строй ее», «Прихожане Чекинской волости Каннского у. Томской губ. просили принести благо­дарность новому правительству за упразднение ста­рого строя, старого правительства и воскресение но­вого строя жизни. От их имени свящ. Михаил По­кровский», «Духовенство Чембарского округа Пен­зенской епархии вынесло следующую резолюцию: в ближайший воскресный день совершить Господу Бо­гу благодарственное моление за ниспосланное Богохранимой державе Российской обновление государ­ственного строя, с возглашением многолетия благо­верным правителям. Духовенство округа по собст­венному своему опыту пришло к сознательному убеждению, что рухнувший строй давно отжил свой век», «Тульское духовенство в тесном единении с ми­рянами, собравшись на свой первый свободный епар­хиальный съезд, считает своим долгом выразить твердую уверенность, что Православная Церковь возродится к новой светлой жизни на началах свобо­ды и соборности», «Из Лабинской. Вздохнув облег­ченно по случаю дарования Церкви свободы, собра­ние свящепиоцерковноелужителей принимает но­вый строй»...

Духовенство всей России — от Витебска до Вла­дивостока, от Якутска до Сухума — представлено в таких вот телеграммах. Как затмение нашло на этих облеченных долгом людей, доверившихся революци­онной пропаганде, начитавшихся газетной травли, напитавшихся крамольным духом демократии, в бе­зотчетности, что нарушают присягу, принесенную ими при поставлении в священнический сан, на вер­ность государю императору, которую государь импе­ратор для них не отменял:

«Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Святым Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Госу­дарю, Императору Николаю Александровичу, Са­модержцу Всероссийскому, и законному Его Импе­раторского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до по­следней капли крови... В заключение сего клятвен­ного обещания моего целую Слова и Крест Спаси­теля моего. Аминь».

       Как можно было не ведать православному свя­щенству, что нарушение присяги, принесенной на Евангелии, что осквернение крестоцелования навле­кут на него страшные бедствия — ведь отречение от царя, помазанника Божия, являлось отречением от самого Господа и Христа Его. Но это в тот час никого не пугало, одна за другой летели в Святейший Синод телеграммы: «Обер-прокурору Св. Синода. 10.3.1917. Из Новочеркасска. Жду распоряжений относительно изменения текста присяги для ставленников. Край­няя нужда в этом по Донской епархии. Архиепископ Донской Митрофан, Чудовищно, но к ставленнической присяге священника царю отнеслись как к уста­ревшему и должному быть упраздненным обычаю, не более.

Так стоит ли удивляться размерам бедствий, что карающей десницей послал Господь на Церковь?!

      Март 1918-14). Убит священник станицы Усть-Лабинской Михаил Лисицын. Три дня водили ею по станице с петлей на шее, г.чумились, били. На теле оказалось более десяти ран и голова изрублена в кус­ки. Это отсюда, из Лабинской, неслось в Синод при­ветствие собрания священнослужителей новому строю. Апрель 1918-го. В Пасху, под Святую заутреню, священнику Иоанну Пригоровскому станицы Незамасвской, что рядом с Екатеринодаром, выкололи глаза, отрезали язык и уши, за станицей, связавши, живого закопали в навозной яме. Духовенство Екатеринодара всего год назад выражало радость от «на­ступления повой эры в жизни Церкви», Весной 1918-го в Туле большевики расстреляли крестный ход из пулеметов. Совсем недавно тульское духовенство «в тесном единении с мирянами» надея­лось на возрождение Церкви «к новой светлой жизни на началах свободы и соборности».

      Июль 1919-го. Архиепископ Донской и Новочер­касский Митрофан сброшен с высокой стены и раз­бился насмерть. Это он четыре месяца назад торопил Синод с изменением текста присяги для ставленни­ков.

Март 1920-го. В Омской тюрьме убит архиепис­коп Омский и Павлодарский Сильвестр. Это подчи­ненное ему духовенство одобряло телеграммой «но­вые условия жизни Отечества.

Армия и Церковь — две организованные русские силы, которые согласно законам Русского царства и приносимой каждым из служащих присяге обязаны были защищать Русское царство, государя и его на­следника до последней капли крови, — нарушили и закон, и присягу и понесли за это наказание, узрев в лицо, что есть чудо гнева Божия. Не видеть Божия воздаяния за нарушение клятвы и за свержение царя (именно за свержение, а не добровольное отрече­ние!) в последовавших за этим революционных со­бытиях — в большевистском восстании, в граждан­ской войне, в гонениях против Церкви — значит ни­чего не понимать в русской истории, совершающей­ся по Промыслу Божию.

 

Прогнать царя можно только вместе с Господом

      Итак, все было кончено. Арестованного госуда­ря поезд увозил из Могилева в Царское Село, куда уже явился генерал Корнилов с порученном от Вре­менного правительства пленить семью царя. И пи-кому в тот час в России, видимо, не приходило в го­лову, что прогнать царя можно только вместе с Гос­подом, на нем благодатно пребывающим. Бог же по­ругаем не бывает и за изгнание своего помазанника отмщает ослушливому народу. Один государь по­мнил об этом и скорбно отмечал в Священном Пи­сании вещие слова о грядущем наказании России: «Если же не послушаете Меня и не будете испол­нять всех заповедей сих, и если презрите Мои по­становления, и если душа ваша возгнушается Мо­ими законами, так что вы не будете исполнять всех заповедей Моих и нарушите завет Мой, — то и Я то же сделаю с вами, и пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, которые повредят глаза и измучат ду­шу... и вы будете побиты врагами вашими... Я все­меро увеличу наказание за грехи ваши; и сломлю гордое упорство ваше... напрасно будет истощать­ся сила ваша... и наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет... хлеб, подкрепляющий чело­века, истреблю у вас......и будете есть плоть сы­нов ваших и плоть дочерей ваших будете есть; ра­зорю высоты ваши и разобью статуи ваши, и по­вергну трупы ваши на трупы идолов ваших, и воз­гнушается душа Моя вами; города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши... а вас разсею между народами и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города ваши разруше­ны... Оставшимся из вас пошлю в сердца робость» (Лев. 26; 14—36); «...страшно будет то, что Я сде­лаю для тебя...» (Исх., 24, 10).

     Все предреченное исполнилось вскоре. Пораже­ние от врагов в первой мировой и в годы гражданской войны, ужас и горячка тифозных эпидемий и моров, повальный голод и людоедство в особенно сильно голодавших губерниях, мстительный меч репрессий и раскулачивания, ниспровержение идеалов сначала февральской демократии, потом октябрьского боль­шевизма, разорение церквей и выморочные города и села, национально бесплодная русская эмиграция, а у оставшихся в России — бездонный вечный страх, вплоть до сегодняшнего повиновения врагу...

      Кажется, все, что есть в этом пророчестве, обру­шилось на нас, исполнилось с горечью подчеркнутое государем: «Тогда вострепетало сердце их, и они в изумлении говорили друг другу: что это Бог сделал с нами?» (Быт., 42, 28). Но слов этих пока не слышно в обществе, а ведь дальнейшая наша судьба, по слову Священного Писания, зависит от того срока, когда мы скажем: «Что это Бог сделал с нами?»\ «...мы ви­дели скорбь души его, когда он умолял нас, но не послушали его, за то постигла нас скорбь сия» (Быт., 42, 21).

 

Русская Голгофа

      Судьбы армии и Церкви явились предтечей судь­бы всего русского народа, который не мог не ответить за цареотступничество, — весь народ ответил за грех многих из него. Именно в нарушении клятвы — Со­борного постановления 1613 года на вечную верность русских царскому роду Романовых — причина не­скончаемых русских бед. Государя убила горстка «выродков земли род­ной», но грех цареубийства лег на всех русских и бу­дет лежать, отягощая нас Божьими казнями, доколе соборно не покаемся в содеянном. Ведь и Христа убили немногие иудеи, но грех богоубийства лежит на всем еврейском народе и будет лежать печатью богоотверженности до скончания веков. Наш же грех подобен иудейскому во всем: ведь иудеи прогнали Господа, а мы прогнали царя, на котором благодатно пребывал Господь. Мы уподобились богоненавист­никам иудеям в том, что поверили иудейском лжи п черных делах императора и сто семьи, не Иоанну Кронштадтскому поверили, говорившему: «Царь у нас праведной и благочестивой жизни», а газетным клснегам и вымыслам, умело внедряемым в сознание «читающей публики» еврейскими идеологами, кото­рые две тысячи лет назад Господа нашего Иисуса Христа оклеветали, «ложью схватили и убили» (Мф., 26,4). Как когда-то евреи-богоубийцы «заплевали ли­це Христа и пакости Ему деяли» (Мф., 26,67), ведо­мому на крестную смерть, так и русские выродки, об­виняя царя и царицу в измене, требовали расправы и даже останавливали на путях поезд, везший семью в Тобольск, кричали: «Николашка, кровопийца, не пу­стим!» Превыше сил человеческих царю терпеть по­ношение от своего народа, но он, как Христос, терпел и молчал. Из Тобольска в Екатеринбург его, госуда­рыню и великую княжну Марию везли на телегах, устланных соломой, взятой от свиней. «Режим цар­ской семьи был ужасен, их притесняли... Княжны, но приезде в Екатеринбург, спали на полу, не было для них кроватей». А государь и государыня говорили, скорбя и терпя: «Добрый, хороший, мягкий народ. Его смутили худые люди в этой революции. Ее запра­вилами являются жиды. Но все это временное. Это все пройдет. Народ опомнится, и снова будет поря­док». Так говорил Сам Христос: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят» (Лк., 23,34).

      Вторя еврейской пропаганде, мы называли царя Кровавым, хулили его матерными ругательствами в надписях на стенах Ипатьевского дома. Поносные слова на царя и царицу писали так, чтобы их видели царские дети, похабные частушки распевали так, что­бы их слышали царские дети. Мучители особенно любили издеваться над детьми императора, ведь это больнее всего сердцу родителей. Один из убийц, Проскуряков, на допросе у Соколова показал: «А раз иду я по улице мимо дома и вижу, в окно выглянула младшая дочь государя Анастасия, а Подкорытов, стоявший тогда на карауле, как увидал это, и выстре­лил в нее из винтовки. Только пуля в нее не попала, а угодила повыше, в косяк».

Мы, подобно иудеям-богоборцам, участвовали в убиении своего богоносного царя. Говорю «мы», по­тому что на нас сегодняшних лежит вина за грех предков, даже если бы подручными жидов-убийц были лишь рабочие Екатеринбурга, но ведь вся мно­гочисленная русская челядь рядом с Юровским и Голощекиным, все эти охранники, водители, чекис­ты были извергнуты в Екатеринбург из разных кон­цов России: Якимов -- из Перми, Путилов -- из Ижевска, Устинов — из Соликамска, Прохоров — из Уфы, Осокин — из Казани, Иван Романов — из Яро­славля, Дмитриев — из Петрограда, Варакушев — из Тулы, Кабанов — из Омска, Лабушев — из Малорос­сии...

Да, в Тобольске заправилами царского заточения были руководители местного совдепа Дуцман, Пей-сель, Дицлер, Каганицкий, Писаревский, Заслав­ский, по непосредственная охрана царственных узни- ков была почти сплошь русская! Да, это иудеи Сверд­лов, Ленин, Белобородое, Голощекин, Сафаров, Рад-зинский приговорили царя к смерти, да, это Юров­ский первым выстрели;! в государя, но рядом с ним стоял и стрелял в русского царя русский Павел Мед­ведев, сысертский рабочий, первый подручный Юровского. Да, уничтожать тела царственных муче­ников, замывать их кровь на полу и стенах, грабить их вещи приказывали жиды Юровский, Голшцгкин, Войков, Никулин, Сафаров, Белобородое, по пени.! няли все это, не противясь и совестью не мучаясь, русские Леватных, Партии, Костоусов, Якимов, Мед­ведев... Да, в екатеринбургской «чрезвычайке» были сплошь жиды Горин, Кайгородов, Радзинский, Саха­ров, Яворский, по это русская нежить Медведев гово­рил следователю Соколову: «Вопросом о том, кто распоряжался судьбой царской сем ьи и имел ли на то право, я не интересовался, а исполнял лишь приказа­ния тех, кому служил... Я догадался, что Юровский говорит о расстреле всей царской Семьи и живших при ней доктора и слуг, но не спросил, когда и кем было постановлено решение о расстреле».

Это мы, русские, предали царя иноплеменникам, это мы, русские, стреляли в его жену, в его детей и за верпую службу иудеям получали свои сребреники, уподобясь И уд с-предателю, вопрошавшему у архи­ереев платы за Христа: «что мне дадите, и я предам Его» (Мф., 26,15). Вот документ-расписка через три дня после убийства: «20 июля 1918 года получи;! Медведев денег для выдачи жалованья команде дома особого назначения от коменданта Юровского десять тысяч восемьсот рублей».

      Христос сказал об Иуде: «Добро бы было, если бы не родился человек тот» (Мф., 26,24).    

      Лучше бы­ло бы не родиться и тем русским Медведевым, что убили государя, а после убийства «разделили ризы его», подобно Христовым одеждам, растащили, как расклевали, скромное царское имущество: старые брюки с несколькими заплатами и датой их пошива на пояске «4 августа 1900 года», принадлежавшие го­сударю; кожаный саквояж, суконные перчатки, пухо­вые носки, два серебряных кольца великих княжон; бинокль; три вилки, термометр, рашпиль; гребешок, мыльницу, детские игрушки наследника — оловян­ных солдатиков, пароходик, лодочку... Ботинки госу­дарыни и сапожки великих княжен чекисты роздали своим женам и любовницам, пуховая подушка отко­чевала к Комиссаровой жене. Не тронули иконы и книги. На полке остались стоять Новый Завет и Псалтирь, молитвослов императора, «Великое в ма­лом» Пилуса, «Леспйща» Иоанна Лествичника с по­метами государыни и ое же книга «О терпении скор-бей». С иконы Феодоровской Божьей Матери содра­ли золотой венчик и звезду с бриллиантами, обо­бранную оставили стоять на столе рядом с Богоро­дичной иконой «Достойно есть», где в руках Бот-младенца свиток со словами: «Дух Божий на Мне ра­ди Помазанничества Моего благовест вуется смирен­ным, следующим за Мной».

      Троекратно отверглись мы государя-богоносца. Впервые — когда поверили мнимому царскому отре­чению. Другой раз — когда допустили заточение и ги­бель государя. Ведь даже когда специально создан­ная комиссия Временного правительства не обнару­жила за семьей и государем никаких преступлений (им ли было судить его!), пленение продолжилось и жить семье стало еще тяжелее. Вспомним Пилата, не нашедшего в словах Господа «ничего достойного смерти», и толпу иудеев, усилившую после того свой голос с требованием распятия (Лк., 23). Русские люди отверглись царя и в третий раз — когда промолча­ли в ответ на известие о его смерти. И даже панихи­ды по нему и семье, отслуженные в Добровольческой армии по приказу А. И. Деникина, вызвали, если ве­рить словам генерала, «жестокое осуждение в демо­кратических кругах и печати». А ведь большевики боялись народного восстания в ответ на готовившее­ся ими убийство царя. Они прежде запустили в газе­ты несколько ложных сообщений о расстреле Нико­лая Второго в ожидании того, «что скажет на это рус­ский народ». Русский народ не сказал ничего. И дей­ствительная гибель государя и его семьи не повлекла за собой даже глухого ропота толпы. Неверующая Марина Цветаева, которую трудно заподозрить в симпатиях к монархии, с изумлением писала, как лю­ди, слыша на улицах крики газетчиков о расстреле царя, равнодушно отворачивали глаза, спешили по своим делам...

«И Русь спасать его не встала», не встали русские люди спасать своего царя, а должны были, обязаны были по долгу принесенной в 1613 году Соборной клятвы на вечную верность роду Романовых, по дол­гу христианской совести с ее природным монархиз­мом, по долгу национального стояния русских за рус­ского императора перед скопищем захвативших власть иноплеменников и иноверцев. Так стоит ли удивляться и сетовать при нахождении на Россию и ее народ нескончаемой череды национальных бедст­вий и безбожных правителей! Кровь его на нас и на детях наших. Нам, русским, отягощенным по сей день наследным грехом наших предков — грехом от­речения от своего природного царя, — не будет про­щения до соборного в том грехе покаяния — до того часа, когда русский народ, переставший в марте 1917 года молиться за царя, возмолится своему царю, ут­вердившись в святости его христианского подвига: «Святый царю Николае, искупителю грехов наших, страстотерпче, великомучениче, моли Бога о нас!*

Об этом молил Бога государь в страшные мар­товские дни 1917 года: «Господь медлен на гнев и велик в милости, прощает беззакония и преступле­ния, но виновного не оставляет без наказания, на­казывает беззаконие отцов в сынах, до третьего и четвертого рода. Прости грех народу сему по вели­кой милости Твоей...» (Числ., 14,18).

Т, Л. Миронова

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

    За русский народ, за освобождение его от сатанин­ской власти недостаточно одних молитв, хотя бы и преусерднейших, — требуется всенародное покаяние с глу­боким сознанием великого и тягчайшего греха — отвер­жения Божией власти над собой в лице помазанника.

     Разогнем Библию и посмотрим, как Бог управлял людьми. Согрешили перед Богом ангел и человек — первого ангела без милости Бог отослал во ад на веч­ные муки, а человеку оставил милость свою, послал его на землю каяться и обещал возвращение в рай, ес­ли он будет соблюдать Божий законы и повеления.

     От того времени и начал Бог своею властью управ­лять людьми, верующими в Него, и управлял от Адама непрестанно до Николая II, императора, помазанника Божия: сперва через посредство патриархов от Адама до Авраама и прочих патриархов включительно, потом пророками — от Моисея до Самуила, а от Давида до Николая II императора — через посредство благодати помазания в царях.

     В древнее время люди не захотели, чтобы Господь управлял ими через пророков, просили царя и этим прогневали Бога, но за молитвы святого Самуила были прощены, и оставил Бог свою власть над людьми в царях — в благодати помазания над ними. Так и в наше злое время люди, потеряв веру в Промысл Божий, просили себе свободы, а Божию власть в лице помазанни­ка Божия отвергли.

     Отвергли царскую власть, отдали убить царя, осво­бодили себя от Божественной власти — и подпали под сатанинскую власть.

Ох! Какой это тяжкий грех!.. И согрешили в нем все русские люди, кто делом, кто словом, а кто помыс­лом, желанием и согласием. За этот великий грех весь мир страдает, а русский народ — больше всех.

     По правде Божией «Кому много дается, от того много взыскуется».

     Ради благодати помазания в русских царях Бог ща­дил и весь мир, даже и противников своих, язычников и еретиков.

И вот русские люди отвергли — не удержали эту благодать, потому и страдают они больше всех, не со­знают глубоко своей вины, греха перед помазанником Божиим, не сознают, что наказываются за этот именно грех, и не каются.

Людям, свободным от прямой сатанинской власти, должно бы вменить всеобщее покаяние. Если эти люди не видят нужды в таком покаянии, то большую вину на­лагают на себя за грех против помазанника, нежели лю­ди в советской России, которые искупали свой грех тяж­кими страданиями при коммунистах.

Схимонах Никодшл, святогорец

 

ВОЗЗВАНИЕ К РУССКОМУ НАРОДУ

     «Отряхните сон уныния и лено­сти, сыны России! Воззрите на славу ее страданий и очиститесь, омойтесь от грехов ваших! Укре­питесь в вере православной, чтобы быть достойными обитать в жили­ще Господнем и вселиться во свя­тую гору Его! Воспряни, воспря-ни, восстань, Русь, ты, которая из руки Господней выпила чашу яро­сти Его! Когда окончатся страда­ния твои, правда твоя пойдет с то­бой и слава Господня будет сопро­вождать тебя. Придут народы к свету твоему и цари ко восходя­щему над тобой сиянию. Тогда возведи окрест очи твои и виждь: се бо приидут к тебе от запада, и севера, и моря, и востока чада твоя, в тебе благословящая Хрис­та во веки».

Святитель Иоанн (Максимович)

 

 

Отсканировано с книги «РУССКАЯ ИДЕОЛОГИЯ» издательство «Лествица»

  проектом «Православная икона»

www.pravikona.by.ru

pravikona@mail.ru